Ант Скаландис - Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

По притихшим до утра улицам — в этом районе практически нет ночной жизни — мы хитрым крюком по Яницкого и Моджевского выбрели к ротонде со стороны Одера и юркнули в открытую, очевидно, специально для нас маленькую железную дверку.

Со стороны зрительского входа мы уже побывали в Рацлавицкой панораме, полюбовались роскошным круговым полотном и попытались оценить возможности захвата хорошо подготовленного человека среди толпы посетителей, даже изучили пути отхода. Признаюсь, не понравилась нам тамошняя обстановка. Неподходящее, ну, совсем не подходящее было выбрано место, но что поделать, хозяин — барин! А вот картина Яна Стыки и Войцеха Коссака нам очень понравилась. Ее можно было рассматривать подолгу, так натурально и тщательно выписали художники каждую фигурку, каждый кустик, каждый штык. А как увлекательны эти вечные поиски места, где кончается объемное изображение и начинается плоскость холста! Первый раз мне показали подобную штуку в детстве, когда водили в Москве смотреть на Бородинскую панораму. Было интересно, очень интересно, но Рацлавицкая запомнилась ещё сильнее. Я даже знаю, почему.

Во-первых, теперь я глазел на всю эту изящно разрисованную кровавую баню и видел не пластмассовых игрушечных солдатиков, выставленных на дощатом полу в сенях бадягинской избы, а живых людей в дымном кошмаре селенья Итум-Кале, и сквозь убаюкивающее воркование экскурсоводши на полупонятном польском языке мне слышались разрывы гранат, родная матерщина и гортанные чеченские ругательства. И даже запахи соответствующие мерещились.

А во-вторых, было ещё одно потрясение. Рацлавицкую битву, которая произошла 4 апреля 1794 года на уроках истории в школе не проходят, её даже в однотомнике Большой Советской энциклопедии не упоминают, поэтому, я только теперь из рекламного буклета, продававшегося тут же, в ротонде, узнал, кто и с кем в той битве сражался. Части регулярной польской армии при поддержке вооруженных чем попало крестьян под водительством великого мятежника Тадеуша Костюшки возле местечка Рацлавице разбили в пух и прах шеститысячный корпус царских войск под командованием генералов Федора Денисова и Александра Тормасова. Вот такие пироги с котятами. Невольно вспомнишь импровизированные лекции пана Вальдека!

А этот Костюшко, как выяснилось, был ещё и героем войны за независимость Соединенных Штатов Северной Америки, и почетным гражданином революционной Франции, в общем, этакий Че Гевара восемнадцатого века, неисправимый романтик, гражданин Вселенной. Понятно, за что его любил многократно перевербованный поляк Юриуш Семецкий по кличке Эльф.

Но теперь-то мы пришли в ротонду не на панораму смотреть, а проводить уже вполне серьезную рекогносцировку, точнее даже репетицию — можно это было и так назвать.

— Пан Вальдек знает, кто вы? — спросил я пана Збигнева ещё по дороге.

— Нет, — коротко бросил тот, потом решил пояснить. — Это было бы ни к чему. Сегодня самое главное — не допустить утечки информации.

Во, какая схема, оказывается! Задействовали кучу людей, но одним ничего не сказали, другим объяснили предельно мало, а третьим, как нам, например — побольше, но тоже не все. Не люблю я такие операции, они похожи на гнилые бревна, только примеришься, рубанешь сплеча, а топор-то и провалится. Нехорошее у меня было предчувствие, но вскоре думать об этом стало некогда.

Искомый фигурант ожидался на Рацлавицкой панораме завтра, грубо — во второй половине дня, а точнее установить было физически невозможно, потому что, если я правильно понял, свой отдых — а это был для него именно отдых, а не работа — Семецкий не привык расписывать по часам и минутам. К моменту его появления в ротонде мы должны были тщательнейшим образом подготовить все, а именно: изучить внутренние помещения на предмет путей отхода в первую очередь, отработать технику выстрела анестезирующей иглой, тщательно залегендировать свое поведение на публике, отрепетировать транспортировку бесчувственного тела к машине пана Збигнева со стопроцентной гарантией опережения любых помощников Эльфа, вызванных, например, с улицы. А у Циркача было ещё и особое задание — ему надлежало выступать в гриме, и тоже предлагалось порепетировать, чтобы в решающий момент он себя достаточно раскованно чувствовал с искусственными морщинами и чужими усами.

Последняя идея, по моим понятиям, уже ни в какие ворота не лезла. Эльф не мог опознать в Циркаче никого, просто потому что нигде и никогда его не видел. Однако пан Збигнев уверял нас, что Юриуш чует за версту любого профи, и не только по глазам, так что темными очками здесь не обойдешься, да и вообще, черные, карикатурно шпионские очки — это само по себе плохо. Циркачу были предложены прозрачные, но хитрые очки, менявшие цвет и даже выражение глаз. Мне слабо верилось во все эти чудеса, но задание есть задание.

Следующей, ещё более чудной установкой оказалась такая: не только Юриуш не должен видеть нас, но и мы его по возможности видеть не должны. Сами наши взгляды, хищные взгляды профи — могут спугнуть. Ну, знаете, стрелять в человека, не видя его!.. Кто-то из нас сошел с ума.

— Ну, конечно, — успокоил меня пан Збигнев, — вы, Крошка, и вы Циркач, увидите его, вам даже заранее покажут фото, но остальные пусть остаются в группе прикрытия, и начинают действовать только по особому сигналу.

Пан Збигнев очень забавно произносил кличку Циркач с ударением на первый слог — Циркач. Мою кличку — Крошка, он называл нормально, чай, слово-то звучало почти по-польски, а ведь у них все ударения только на предпоследний слог.

Меж тем сама схема действий была такова.

Нас провели за кулисы, то есть в служебные помещения позади холста, и показали место, с которого я и должен буду работать. Вообще, там за холстом тоже было интересно. Кухня великой битвы действительно напоминала театральное закулисье. Борька (если ему верить), знал, что такое святая святых храма искусств. Он же и в кино снимался, и в цирке работал, и в театре играл. И он сразу сказал: «Это театр, но как-то всё по-другому». С изнанки знаменитого гигантского холста пестрели ажурные инженерные конструкции, ухоженные, без паутины и пыли, мелькали циферблаты приборов, измерявших и поддерживавших на постоянном уровне температуру и влажность в зале, всяческая электроника, которая отвечала за освещение, сигнализацию и вентиляцию. Я пожалел, что Шкипер не видит всего этого технического великолепия. Уж он бы там полазил вволю и ещё наверняка советов надавал бы местным инженерам.

Ну а для меня сделали специальное кресло, в котором вполне удобно было сидеть, — ведь я, как профессиональный снайпер, мог дожидаться объекта часами. Ствол винтовки покоился на специальном штативе, был заранее отцентрован и жестко привязан к одной единственной точке — крохотной дырке в холсте, даже не дырке, а так дефекту ткани, где в непрокрашенный зазор между толстыми нитками вполне проходила без ущерба для картины тончайшая анестезирующая игла. Смотрительница зала, рассказывал Збигнев, долго причитала и не верила, что протыкание холста иглой пройдет совершенно безболезненно, правда распоряжение ей отдал лично пан директор национального музея, филиалом которого и являлась панорама. Сказано было, что панове из Варшавы проводят грандиозный психологический эксперимент: изучают с помощью скрытой камеры, микрофона и специального сверхсовременного датчика биоизлучений, уровень патриотических чувств граждан, проходящих мимо знаменитого изображения Тадеуша Костюшки.

Да, я ведь не сказал, что дырочка та под иглу проделана была аккурат в правой руке польского вождя, у самого запястья. Так что Костюшко, как заправский шпион, должен был выстрелить в своего соотечественника из рукава, хоть и направлял указующую десницу в противоположную от зрителей сторону.

Мы очень надеялись что этот выстрел станет главным выстрелом пана Тадеуша.

Сражался Костюшко за американскую и французскую демократию — отчего ж не поработать теперь на новую демократическую Россию?

— А для глаз, — спросил я, — мне проделают отдельную дырочку?

— Матка Боска! — всплеснул руками пан Збигнев. — Да ни в коем случае.

— Ага, — сказал я. — Все-таки не удалось одолеть упрямых музейщиков!

— Да причем тут! — пан Збигнев только рукой махнул. — Было б надо мы бы весь этот холст на куски порезали, а потом склеили вновь, и полностью отреставрировали. Это вопрос денег, а денег на операцию выделено много. Но любой объектив посреди холста, равно как и живой глаз смотрящий из отверстия, не останется незамеченным Эльфом — уж в этом можете быть уверены. Поэтому, Крошка, целиться будете через перископ, линзы которого выведут под перегоревшие светильники.

Вот так.

Мне ещё ни разу в жизни не приходилось целиться из снайперской винтовки, глядя в перископ. Но, потратив десятка три-четыре иголок, я, кажется, наконец, пристрелялся и почувствовал уверенность. А Циркач не сомневался в себе, по-моему, с самого начала. Собранная в складки кожа на лице нисколько не смущала его, а пышные усы даже понравились. Оттащить потерявшего сознание Эльфа к служебному входу, не напугав и не обидев никого из зрителей — эту задачу он считал не слишком сложной. Фил должен был отслеживать центральный вход, причем только в случае неудачи я имел право объяснить ему, как выглядит Эльф. Такое же задание у двух других, уже служебных выходов получили Пиндрик и Шкипер.